[vivientelin]

Три часа бегала - за успокоительным, к Неле, за корвалолом, обратно домой, звонки, разговоры... Так что уже отпустило. Но сохранить так, как записала тогда, хочу.

Сережкин дедушка умер.
Тромб, сказала скорая. Приехала - пяти минут не прошло, он упал, обуваясь на пороге.
Я сразу не могла прощупать ни пульс, ни дыхание. Не говорила это Сережке. Надеялась, что это просто я не могу.
Знала, что нет.
Впервые кто-то умер буквально у нас на руках. Значит, вот то, когда мы прибежали, это уже была агония.
Мне страшно. Я говорю Сережке - тромб мог оторваться в любой момент. И это случилось не от удара, а от того, что он наклонился. Это могло случиться завтра, если бы сегодня он не пошел к нам. Это могло случиться дома у Нели, было бы еще хуже.
Я знаю, что вру.
Я сижу дома одна, жду полицию, чтобы засвидетельствовали все, и скорая смогла забрать тело в морг.
Сережка и мама уехали к бабушке. Сережке врач из скорой дал успокоительное, так что он собрался быстро.
Я сижу одна, прорыдала уже "я так много хотела спросить". Он так хорошо готовил. Он был таким рыцарем, восемьдесят лет, красивая история любви, золотая свадьба. Молчаливый, спокойный, болельщик. Очень закрытый и деловой, почти никогда ни на кого и ни с кем не ругавшийся.
Он был.
Он был очень похож на мою бабушку. Чем-то, не знаю чем.
У меня просто никогда не было настоящего дедушки, а он - был.
Ты сидишь над телом, и понимаешь, что ничего не можешь сделать. Что дедушки Николая Васильевича в нем уже нет. Есть только тело.
Я сижу одна дома, вою, выпуская из себя боль, и плачу. Плачу, и плачу, и плачу, в три ручья.
Кто-то должен здесь сидеть и ждать полицию. Не в Сережку же мне было рыдать. А так. Зато вот, хоть прорыдаться могу.