[vivientelin]

Теперь, так как основной текст выложен автором, я могу выложить свой на него фанфик ))

Предупреждение: упоминание нонкона (он, собственно, на момент текста только что кончился), подавление воли.
Поэты в мире воды и пера - страшные люди. Особо талантливые музыканты - тоже. С точки зрения системы эти ребята снимают навыки и характеристики. С точки зрения внутримировой, если снимают до нуля уверенность, выходит примерно вот так.
Витам, он же Вит - пятнадцатилетний музыкант, гений, глава банды и бастард главы совета. И организатор будущей революции. Алан - его наставник и отец.
Крис - вор, "живая отмычка", один из двух выживший членов банды, уничтоженной музыкантом почти что случайно. Вторую неделю сидит в плену с полностью задавленной волей.
Хильда, Пит, Робби, Марти и Чед - члены банды Витама, разной степени присутствия и мудачества.

Когда в дом проскальзывает Робби, бочком и пряча глаза, спины будто касается мокрое перо. Алан ушел наверх, Хильда на улице — порез на запястье и пара синяков для его прекрасной правой руки не повод, чтобы ставить на дежурство кого-то другого.
Ты главный и единственный, Вит. Ты этого сам хотел. Отдувайся.
— Что случилось?
Робби мнется, руки мечутся по поясу, будто боясь, что он развяжется.
— Там это... Ну... Ты ж не запрещал к пленнику ходить. Марти и Чед решили его трахнуть.
Мгновение Виту кажется, что он ослышался. Потом он отстраненно понимает, что "волосы стали дыбом" — это не дурацкое преувеличение, а чистая правда. Потом — что он ошибался, когда думал, что самое плохое в его жизни — это дом с шестью изуродованными трупами.
Потом он просто отодвигает Робби от двери и идет к лачуге, на чердаке которой держит пленного.
Едва открыв дверь слышит смех, чуть покачивается, опирается о стену, но не замедляет шаг. Перо само ложится в руку, тычется в пальцы — здесь надо играть мелодию, подчиняющую волю.
И он, криво усмехаясь, играет.
Картина на чердаке тошнотворна. Картина на чердаке заставляет кого-то внутри кричать в ужасе. Спрашивать в отчаянии — ладно, Чеда я знаю всего месяц, чего угодно можно было ожидать, но Марти, ты-то?.. Мы же вместе... Я же думал...
— Встать.
В голосе чистая ярость, без малейших примесей. Встают все трое, штаны падают так же со всех. На лицах Марти и Чеда комичное удивление, по ногам, животу и из уголка рта пленника медленно текут белесые капли. Вит очень хотел бы не понимать, что это.
— Крис, разденься и ляг на постель. Вы двое, — ярость на миг перекрывает дыхание, заставляет сглотнуть, чтобы хоть немного успокоиться, — натягивайте штаны и идите за мной.

Он сидит на лестнице внизу, Марти и Чед старательно отжимаются. Пот катит градом с обоих, лица красные, когда Вит наконец бросает:
— Можете говорить.
— Но шеф, он же пленник!..
— Чед, заткнись.
Тот послушно замолкает, продолжая методично раз за разом сгибать и разгибать руки. Второй молчит еще немного, потом басит виновато:
— Прости, Витам. Я не подумал, что нельзя... Просто мы упустили же того художника, выпили, Чед предложил, ну и...
— Марти, встань. Чед, на колени.
Они выполняют команды, по лицу бугая Вит вдруг понимает, чего тот ждет и его передергивает.
— Ударь себя по лицу. Еще раз. Еще. Сильней.
Смотрит без жалости, как тяжелые кулаки впечатываются в красные от натуги щеки, ломают нос. Внутри пусто и холодно.
— Хватит. Свободны, оба. Еще раз увижу, что вы вообще заходили в этот дом — прикажу избить самих себя до полусмерти.
В дверь заглядывает Робби, корчит напугано-сочувствующую гримасу, подает Виту таз с теплой водой и ветошь. Тот берет, смотрит наверх — лицо спокойное, как и положено.
Птицы, какой же суши... И как не хочется идти наверх. Как не хочется вообще признавать — это было, и это из-за него. Из-за того, что он держит человека в состоянии живой куклы.
И сыграть он ему не может, потому что если попробует — мелодия, которая лишает Криса воли, оборвется.
Но может хотя бы просто...
Тело на тряпках кажется еще более худым и измученным, чем прежде. Тело на тряпках свернуто клубком, колени прижаты к груди, но глаза открыты. Семя на ногах высохло, когда Вит садится около пленника и прикасается влажной ветошью к бедру, по нему пробегает едва заметная дрожь.
Ему хочется что-то сказать. Хоть что-то. Но он не находит слов. Кому, к птицам, нужны его сожаления? И наставник... Наставник, наверное, только пожал бы плечами и предоставил банде развлекаться, как ей вздумается. Это же не помешает пленнику воровать для них сахар. Да и этого скоро не потребуется...
Тогда его нужно будет убить.
Сушь, убить — ладно, в конце концов, пленник и так одной ногой побывал на птичьем крыле. Но не насиловать же!
Теплая вода стекает по светлой коже, стирает семя и пот.
— Встань.
Пленник встает чуть неловко, расставив ноги. Вит не представляет, что тот чувствует, и не хочет представлять, но то, что ему больно, видно слишком хорошо.
Лекарем был Пит, без него... Без него единственный, кто хоть что-то смыслит в лечении — сам Вит.
— Наклонись.
Пленник медленно выполняет приказ, Вит более чем догадывается о его мыслях. "Что, решил в деталях рассмотреть, что сделали твои молодцы? Или хочешь оценить, могу ли я принять еще и тебя?" Задвигает все это на дальний план.
Его не порвали. Наверное, потому что музыка не позволяла ему сопротивляться.
Птицы, что ж так тошно-то?
Он отцепляет собственную флягу от пояса, становится перед пленником.
— Выпрямись. Возьми флягу. Прополоскай рот. Сплюнь в таз. Выпей глоток. Если хочешь — выпей еще. Отдай флягу. Оденься. Ложись. Спи.
Смотрит, как пленник делает все, медленно и методично. Как ложится на свежую ветошь, послушно закрывает глаза. Даже дыхание выравнивается, как у спящего.
Вит на миг прислоняется спиной к стене.
Ублюдки. Мои люди — ублюдки, все трое, хоть Робби его и не трахал, но ведь и не остановил.
Страшно до ватных ног и ярость захлестывает до красных пятен перед глазами.
Но других людей нет. Вообще людей слишком мало. Единственное, что он точно не хочет оставлять пленника одного с бандой.
В конце концов, во дворце может потребоваться что-нибудь взломать.